Не расти же после неё трава.
Разгорись же после неё огонь.
У неё не память - сплошной провал.
У неё стигмата, а не ладонь.
Для других она девочка-бизнес-транс и двенадцать баллов из десяти.
- Посидим за кофе?
- Не в этот раз, извини, мне срочно пора идти.
Для других у неё десять белых блуз, десять чёрных, и синяя юбка в пол. В рукаве счастливым билетом - туз, в голоске - металл и чуть-чуть ментол. У неё всё ладится, всё кипит, швец и жнец и игрец на семи ветрах, и её платежеспособный вид у людей вызывает то стих, то страх. Для других - ей вечно не до любви. [Вот ещё не хватало - гореть в кострах]. У неё стипендия и дедлайн, петербуржский ветреный саундтрек.
А ещё у нее впереди Самайн и в дому что ни угол, то оберег.
У неё таинственный человек. Ни лица, ни имени не узнать. Он придёт, как летом приходит снег, хоть уже встречались не раз во снах. К сожалению, он от неё далёк. Ни словца никому, никому о нём, потому что всё пока - уголёк, неизвестно, станет ли он огнём. В эту ночь на первое ноября - время смены старых своих ролей. Угол старой иконы слезой набряк, и гербарий пахнет, как сто полей. А она сидит, мастерит костёр, и в него бросает слова-слова, чтобы братья своих обрели сестёр, чтоб тузы не кончились в рукавах, чтобы каждому - то, для чего он здесь, чтоб на всех недужных нашлись врачи, чтоб октябрь, закутанный в листья весь, ноябрю эстафету свою вручил.
Собираются разные у огня, стар и млад огня набирает в грудь.
"Появись, прошу, и узнай меня,
мой костёр свечой освещает путь".
Стариковски стрелки бредут к ноль-ноль.
Время птицей Феникс лежит в золе.
Ну, какая следующая роль?
С кем ей быть на этой большой Земле?
Успокоится шумная голова,
наконец ладонь обовьет ладонь.
"Разрастись же после меня трава.
Не гори же после меня огонь".
Разгорись же после неё огонь.
У неё не память - сплошной провал.
У неё стигмата, а не ладонь.
Для других она девочка-бизнес-транс и двенадцать баллов из десяти.
- Посидим за кофе?
- Не в этот раз, извини, мне срочно пора идти.
Для других у неё десять белых блуз, десять чёрных, и синяя юбка в пол. В рукаве счастливым билетом - туз, в голоске - металл и чуть-чуть ментол. У неё всё ладится, всё кипит, швец и жнец и игрец на семи ветрах, и её платежеспособный вид у людей вызывает то стих, то страх. Для других - ей вечно не до любви. [Вот ещё не хватало - гореть в кострах]. У неё стипендия и дедлайн, петербуржский ветреный саундтрек.
А ещё у нее впереди Самайн и в дому что ни угол, то оберег.
У неё таинственный человек. Ни лица, ни имени не узнать. Он придёт, как летом приходит снег, хоть уже встречались не раз во снах. К сожалению, он от неё далёк. Ни словца никому, никому о нём, потому что всё пока - уголёк, неизвестно, станет ли он огнём. В эту ночь на первое ноября - время смены старых своих ролей. Угол старой иконы слезой набряк, и гербарий пахнет, как сто полей. А она сидит, мастерит костёр, и в него бросает слова-слова, чтобы братья своих обрели сестёр, чтоб тузы не кончились в рукавах, чтобы каждому - то, для чего он здесь, чтоб на всех недужных нашлись врачи, чтоб октябрь, закутанный в листья весь, ноябрю эстафету свою вручил.
Собираются разные у огня, стар и млад огня набирает в грудь.
"Появись, прошу, и узнай меня,
мой костёр свечой освещает путь".
Стариковски стрелки бредут к ноль-ноль.
Время птицей Феникс лежит в золе.
Ну, какая следующая роль?
С кем ей быть на этой большой Земле?
Успокоится шумная голова,
наконец ладонь обовьет ладонь.
"Разрастись же после меня трава.
Не гори же после меня огонь".
Комментарии (1)
19:10
К Самайну
Всё к Самайну идёт, как Самайн — ко всему.
Свет старательно погружает себя во тьму.
Я покорно иду во внутреннюю тюрьму,
удержать меня не получится ни уму,
ни молитве, ни сердцу, ни правилу, ничему.
Несмолкаемые беседы и блеск витрин,
улыбается с них манекен или нектарин,
этот вальс бесконечен: раз-два-три, раз-два-три.
Ничего, ничего, ничего мне не говори:
я живая и я свечусь у себя внутри.
Не зови в те места, где будут кричать и петь,
новорожденной тишиной умирать в толпе.
Я прирастаю пеплом к печной трубе
изнутри, расцветаю мхом на глухой тропе,
я молчанием возрождаю себя в себе.
Пять колод одинаково видят, что впереди.
У себя разменявших будут идти дожди,
да выстукивать: "ничего, ничего не жди..."
Всё к Самайну идёт, и ты к нему приходи.
Утром выгорит чёрный дым у меня в груди,
уступив свято место ведьмину ноябрю.
Утром я с тобой непременно заговорю.
Но о том, что во мне творилось по октябрю,
и поломанной ветви, и мёртвому снегирю,
расскажу, как попутчику в поезде — о судьбе.
Не тебе.
Свет старательно погружает себя во тьму.
Я покорно иду во внутреннюю тюрьму,
удержать меня не получится ни уму,
ни молитве, ни сердцу, ни правилу, ничему.
Несмолкаемые беседы и блеск витрин,
улыбается с них манекен или нектарин,
этот вальс бесконечен: раз-два-три, раз-два-три.
Ничего, ничего, ничего мне не говори:
я живая и я свечусь у себя внутри.
Не зови в те места, где будут кричать и петь,
новорожденной тишиной умирать в толпе.
Я прирастаю пеплом к печной трубе
изнутри, расцветаю мхом на глухой тропе,
я молчанием возрождаю себя в себе.
Пять колод одинаково видят, что впереди.
У себя разменявших будут идти дожди,
да выстукивать: "ничего, ничего не жди..."
Всё к Самайну идёт, и ты к нему приходи.
Утром выгорит чёрный дым у меня в груди,
уступив свято место ведьмину ноябрю.
Утром я с тобой непременно заговорю.
Но о том, что во мне творилось по октябрю,
и поломанной ветви, и мёртвому снегирю,
расскажу, как попутчику в поезде — о судьбе.
Не тебе.
Комментарии (2)
19:09
С единицы
Ни блокнотам стихов, ни древним фамильным перстням, ни стучащему граду порванных в спешке чёток, ни желтеющим книгам, ни задушевным песням, позабытым тобой, никогда не веди учёта. Не жалей ни аккорда, ни доллара, ни карата, ни позапрошлогодних ночей бессонных. Дальнозоркая память видит одни утраты, то, что рядом, почти эфирно и невесомо. "Если бы да кабы" - хоть в космос бы полетели, каждый был бы любим до гроба, а также гений. В макулатуру или в библиотеку сдай учебники сослагательных наклонений и люби то, что есть: до въевшейся в руки дрожи, сочетания моря с цитрусами и хвоей, синей рези в глазах... Так просто и невозможно - мир создать и не дать былому его присвоить. Память хоть и беззуба, а всё же бежит кусаться, память хоть и беспала, а всё же обрубки тянет. Запрети ей к моей реальности прикасаться, пусть её заберут к себе инопланетяне, мазохисты, музееведы, экскурсоводы, режиссёры, перформансисты, единороги. Уведи мой бумажный флот на другие воды и сотри с навигатора в прошлое все дороги. Дай же мне победить в перетягивании каната. Так держи, чтоб стальные мышцы врага устали. Чтоб, меня не продув, прошло бы насквозь торнадо, и планета твоя вместилась бы в мой хрусталик.
Подари мне стихи без слов и кольцо из солнца, виноградные бусы и книги с одной страницей. Возлюби меня так, чтоб стало за что бороться, раз отсчёт мой опять начинается с единицы.
Подари мне стихи без слов и кольцо из солнца, виноградные бусы и книги с одной страницей. Возлюби меня так, чтоб стало за что бороться, раз отсчёт мой опять начинается с единицы.
19:09
Дотянешься до зимы
Доживёшь до зимы - владелицей многих знаний нарекут, не пропьешь, не выкуришь мастерство. По ночам прорастает в разуме глушь лесная, звери воют, рыдают птицы, и что с того. Говорят, не дожить до зимы ни лисе, ни волку, ни деревенской бабе, ни богачу - от любого из них зиме никакого толку, а вот ты ей придешься по нраву и по плечу, как любая из летних, несовершеннолетних, странноватых детей, бесполезных на первый взгляд. Ты опаздываешь на пир, приходя последней, и лицезреешь, что в яствах таился яд...
Здесь ещё пока осень: царствует безраздельно, гонит полусухое вязовое вино. Кто пригубит его, того до костей разденет и позвоночник сломает веретеном. Эта осень, как ты, любит рядиться в бохо, расчленяя твою реальность на свет и тьму, на отрезок и луч, на хорошо и плохо: не пытайся её расспрашивать, почему. Эта осень с улыбкой метит тебе в подруги, дружбе той - свой сезон дождей и тюремный срок, и замерзнет вода, и растаяв, придет на круги, и отмоет от порчи кость, воткнутую в порог. Эта осень умрёт, сквозь годик придёт другая. Раньше этого времени смысла нет стекленеть.
Между этими очень разными берегами выбирай третий берег - реку, прибейся к ней. Стань в ней стайкой дурацких рыб, озорных и рыжих, стань в ней камнем замшелым, водорослью на дне, стань в ней птицей - такой, которую только слышат, а увидеть реально при голубой луне. Стань простой, как пять пальцев или аскет в ашраме, будь не буря и не затишье, а будь - волна, и набей по татуировке на каждом шраме, пей разреженный воздух и будешь всегда хмельна. А столетие вбить в двадцатку, как год в секунду - это, милая, правда надо ещё уметь.
Время жечь золотые свечи и пить цикуту, говорить - я река, и море держать в уме, переплавить кинжал на заговорённый перстень и у тысячелетнего опыта брать взаймы. И да будет Огонь - любовник твой и наперсник.
И тогда не дотянешь -
дотянешься
до зимы.
Здесь ещё пока осень: царствует безраздельно, гонит полусухое вязовое вино. Кто пригубит его, того до костей разденет и позвоночник сломает веретеном. Эта осень, как ты, любит рядиться в бохо, расчленяя твою реальность на свет и тьму, на отрезок и луч, на хорошо и плохо: не пытайся её расспрашивать, почему. Эта осень с улыбкой метит тебе в подруги, дружбе той - свой сезон дождей и тюремный срок, и замерзнет вода, и растаяв, придет на круги, и отмоет от порчи кость, воткнутую в порог. Эта осень умрёт, сквозь годик придёт другая. Раньше этого времени смысла нет стекленеть.
Между этими очень разными берегами выбирай третий берег - реку, прибейся к ней. Стань в ней стайкой дурацких рыб, озорных и рыжих, стань в ней камнем замшелым, водорослью на дне, стань в ней птицей - такой, которую только слышат, а увидеть реально при голубой луне. Стань простой, как пять пальцев или аскет в ашраме, будь не буря и не затишье, а будь - волна, и набей по татуировке на каждом шраме, пей разреженный воздух и будешь всегда хмельна. А столетие вбить в двадцатку, как год в секунду - это, милая, правда надо ещё уметь.
Время жечь золотые свечи и пить цикуту, говорить - я река, и море держать в уме, переплавить кинжал на заговорённый перстень и у тысячелетнего опыта брать взаймы. И да будет Огонь - любовник твой и наперсник.
И тогда не дотянешь -
дотянешься
до зимы.
19:09
Сердоликовая сова
Во мне сейчас говорит усталость, мне не под силу перевести
всю речь, что после нее осталась засохшей глиной в моей горсти.
Я из нее бы слепила Будду, каким он видится мне во сне,
но получается кукла вуду и я не знаю, что делать с ней.
Во мне вчера говорили вирши, но замолчали наперебой,
и небеса несомненно выше, чем прибережный морской прибой.
Была б я этими небесами, была бы каждой из чаек в нем,
когда бы мне не понаписали про то, что надобно быть огнем,
ты что, ведь это кому-то нужно, ведь есть и путники, и дожди.
Я незамужня, я бесподружна, мной ненавидимо слово "жди".
Все только падают в эту бездну предупреждениям вопреки,
и нет, наверное, бесполезней моей протянутой к ним руки.
Вот потому ни руки, ни сердца, раз ни кола, ни двора нема,
отец нахмурен и мама сердится, что дочка горькая от ума,
а быть бы сладкой, а быть бы слабой и не разыскивать по уму,
но нет со мной никакого сладу уже, наверное, никому.
Во мне сейчас говорит усталость, но ей недолго еще толкать
дурные речи свои осталось с пятиметрового потолка.
Во мне, сама того не желая, спит сердоликовая сова,
но между делом, она живая. Она готовит свои слова.
Я приготовила летом сани и для зимы запаслась огнём.
Я буду этими небесами.
Я буду каждой из чаек в нем.
всю речь, что после нее осталась засохшей глиной в моей горсти.
Я из нее бы слепила Будду, каким он видится мне во сне,
но получается кукла вуду и я не знаю, что делать с ней.
Во мне вчера говорили вирши, но замолчали наперебой,
и небеса несомненно выше, чем прибережный морской прибой.
Была б я этими небесами, была бы каждой из чаек в нем,
когда бы мне не понаписали про то, что надобно быть огнем,
ты что, ведь это кому-то нужно, ведь есть и путники, и дожди.
Я незамужня, я бесподружна, мной ненавидимо слово "жди".
Все только падают в эту бездну предупреждениям вопреки,
и нет, наверное, бесполезней моей протянутой к ним руки.
Вот потому ни руки, ни сердца, раз ни кола, ни двора нема,
отец нахмурен и мама сердится, что дочка горькая от ума,
а быть бы сладкой, а быть бы слабой и не разыскивать по уму,
но нет со мной никакого сладу уже, наверное, никому.
Во мне сейчас говорит усталость, но ей недолго еще толкать
дурные речи свои осталось с пятиметрового потолка.
Во мне, сама того не желая, спит сердоликовая сова,
но между делом, она живая. Она готовит свои слова.
Я приготовила летом сани и для зимы запаслась огнём.
Я буду этими небесами.
Я буду каждой из чаек в нем.
Комментарии (1)
18:48
34 бусины
...Ей пророчили сами звёзды стать звездочёткой, но она предпочла о них ничего не знать. Тридцать четыре бусины в синих чётках даровали ей право на тридцать четыре сна. Носит их практически не снимая, вычитанное помня из мудрых книг: если она кого-то во сне поймает, то непременно утром проснется с ним, кто бы он ни был, пусть из другой вселенной, высшим велением он предназначен ей. Потому что он там, во сне - как военнопленный, а ей без него в реальности - быть ничьей.
В первом сне она сказала ему "не бойся". Он изучал ее издали, не спеша.
После первого сна стала одна из бусин потускневшей, как чья-то выпитая душа.
Сон второй оставил после себя напевный синеватый след, ускользнувший в её окно.
И вторая из бусин стала тусклее первой, как два глаза, в которых резко стало темно.
Третий сон обещал свидание в старом парке, но будильник был непреклонен, как древний страж. Дальше были несуществующие подарки, и улыбки, и чай, и было совсем не страш....
...но условие заклинания - прикоснуться, чтоб в сцепленных ладонях связующий свет возник.
Тридцать четыре бусины не порвутся,
тридцать три,
тридцать две,
осталась одна из них.
И она уже быть одинокой решила твёрдо,
тридцать три серебром? [на бусинах - повторим...]
Но когда ты ей приснишься в тридцать четвёртый,
то держи ее крепче,
черт тебя подери.
vk.com/stefaniadanilova
В первом сне она сказала ему "не бойся". Он изучал ее издали, не спеша.
После первого сна стала одна из бусин потускневшей, как чья-то выпитая душа.
Сон второй оставил после себя напевный синеватый след, ускользнувший в её окно.
И вторая из бусин стала тусклее первой, как два глаза, в которых резко стало темно.
Третий сон обещал свидание в старом парке, но будильник был непреклонен, как древний страж. Дальше были несуществующие подарки, и улыбки, и чай, и было совсем не страш....
...но условие заклинания - прикоснуться, чтоб в сцепленных ладонях связующий свет возник.
Тридцать четыре бусины не порвутся,
тридцать три,
тридцать две,
осталась одна из них.
И она уже быть одинокой решила твёрдо,
тридцать три серебром? [на бусинах - повторим...]
Но когда ты ей приснишься в тридцать четвёртый,
то держи ее крепче,
черт тебя подери.
vk.com/stefaniadanilova