Во мне сейчас говорит усталость, мне не под силу перевести
всю речь, что после нее осталась засохшей глиной в моей горсти.
Я из нее бы слепила Будду, каким он видится мне во сне,
но получается кукла вуду и я не знаю, что делать с ней.
Во мне вчера говорили вирши, но замолчали наперебой,
и небеса несомненно выше, чем прибережный морской прибой.
Была б я этими небесами, была бы каждой из чаек в нем,
когда бы мне не понаписали про то, что надобно быть огнем,
ты что, ведь это кому-то нужно, ведь есть и путники, и дожди.
Я незамужня, я бесподружна, мной ненавидимо слово "жди".
Все только падают в эту бездну предупреждениям вопреки,
и нет, наверное, бесполезней моей протянутой к ним руки.
Вот потому ни руки, ни сердца, раз ни кола, ни двора нема,
отец нахмурен и мама сердится, что дочка горькая от ума,
а быть бы сладкой, а быть бы слабой и не разыскивать по уму,
но нет со мной никакого сладу уже, наверное, никому.
Во мне сейчас говорит усталость, но ей недолго еще толкать
дурные речи свои осталось с пятиметрового потолка.
Во мне, сама того не желая, спит сердоликовая сова,
но между делом, она живая. Она готовит свои слова.
Я приготовила летом сани и для зимы запаслась огнём.
Я буду этими небесами.
Я буду каждой из чаек в нем.